Письмо

Эта история написана в рамках зимнего турнира сообщества Мракотека (декабрь 2022 - январь 2023 года), где заняла второе место.

Их осталось только пятеро. Пятеро из целой роты. Ротный капитан Дмитрий Шевченко, радист Иван Шапов, рядовой Константин Ивочкин, рядовой Лев Блокман и старшина Василий Шестаков. Старшина был самым старшим по возрасту, 63 года – считай старик, и в роте все между собой звали его Митрич. Уже вторые сутки они пытались выйти из окружения. Блокман был ранен. По снегу, в мороз, сквозь непроходимую чащу несли его товарищи на самодельных носилках.

— Митрич, точно знаешь эти места? Сколько, по-твоему, до фронта ещё? – спросил капитан старшину, когда все остановились перевести дух.

— Да, я ж вырос в этих местах , сестра у меня жила неподалёку, судя по звукам канонады, километров 30-40 нам ещё идти…скоро болото будет и там несколько озёр, но сейчас в январе все хорошо смерзлось, думаю, проскочим дня за два. – ответил Митрич.

— Эх, батя, твои б слова да Богу в уши! Лёвка-то совсем плох стал…задерживает он нас, а как подумаю, что умрёт… парень-то какой, а? Душа всей роты… Он ведь музыкальное училище закончил, ты знал?

— А, тож…

— Его же когда ранили, мы из огневого мешка выходили, под Колмино, с остатками из двух взводов, ты сам-то с другой стороны посёлка отходил… Дак вот, он мне письмо тогда отдал, чтобы передал сестре его, Оленьке. Возможно, только это меня от смерти и спасло, чувство, что должен ему… — угрюмо проговорил Шевченко скручивая папиросу. – А знаешь что, Митрич, возьми себе письмо, ты опытный, ты выйдешь!

— Да бросьте вы, товарищ капитан, выйдем мы! До наших дойдём и ещё немцу по зубам дадим! – живо ответил старик. – Вот только холодать будет, нынче, вишь, ни ветру, ни облачка, и зверьё да птица молчат…

Через десять минут все двинулись в путь. Носилки несли по очереди, Митрича сменил рядовой Костя Ивочкин, капитан же остался на своей стороне, несмотря на то, что его попытался сменить радист Шапов: « Ты что, Ваня, с дубу рухнул, у тебя своя ноша есть! Рацию береги, да батарею под тулуп сунь, чтобы не разрядилась. А то нам ночью ещё эфир слушать, вдруг наши где близко…». Так и шли до вечера, раненый был без сознания, его периодически ощупывали – тёплый ли. Прошлой ночью огонь зажигать не стали – побоялись немецкой авиации, да и было относительно тепло, но сейчас, как только солнце подошло к кромке леса, снег вокруг захрустел, ветки на берёзах по краям болота начали покрываться кристаллами льда. Было ясно, что если придётся ночевать – без огня не выжить.

Старшина шёл впереди и указывал дорогу. В носу у него уже был лёд, а усы покрылись белой шугой, от чего было тяжело дышать. Он остановился перевести дух, на краю (как ему показалось) лесного озера. Небо было ещё светлое, лишь на востоке смутно поблескивали тусклые звезды, потому в сумерках на том берегу Митрич смог разглядеть какое-то низкое строение. Он тут же обратился к капитану :

— Товарищ капитан, там, кажется, то ли заимка, то ли землянка охотничья! Сможем переночевать и Лёвку подлечить… метров двести идти!

Пришли уже в потемках. Строением оказалось старое охотничье зимовье – печка сложенная из камней, земляной пол, дымоход так же в земле – скорее блиндаж, чем избушка, но на пятерых места хватит. Разожгли огонь из дров, которые нашли тут же под нарами. Уложили раненого на нары. Константин Ивочкин до войны хотел пойти медиком учиться по стопам отца, потому промывал Блокману раны топлёной из снега водой и менял повязки. Капитан и радист разложили рацию у входа и стали слушать эфир. Митрич пошёл за хворостом. Через полчаса он вернулся сильно взволнованный :

— Уходить отсюда надо, сынки…место недоброе…

— Да ты что, Митрич? Лева умирает, на улице мороз под сорок, вон даже рация барахлит от холода, – сказал, указывая на рацию капитан Шевченко, из наушника рации доносились слабые звуки, — ритмичные щелчки и гул, похожий на церковное пение, и голос будто вторивший этой «музыке»: «мгооом-мьями-мьями…мгооом». – «Чертовщина какая-то!» — подытожил радист Шапов.

— Нехорошее это место, гиблое. Рассказывал я вам, что сестра моя жила в этих местах. Жила-то жила, да недолго. Деревня тут была не подалеку – Хлыновка, века три стояла и все было хорошо. Да только стала вода в колодцах пропадать у тамошнего народа, и решили они с соседнего озера ручей прокопать – благо надо-то метров сто всего, а там вода сама по оврагу до самой деревни скатится. Собрались все мужики, да и я там тоже был, пацаном ещё – к сестре приезжал, навестить, и как же в помощи отказать в хорошем деле? В общем, за день управились, прокопали и вода пошла. И колодцы наполнились, да и огороды проще поливать стало… Но не тут-то было, стали в этой деревне детишки с уродствами рождаться, а то и вовсе мёртвые. Сестра-то моя сама переехала года через два, когда мёртвое дите родила, молчала она об этом. Да бабки поговаривали, что ребёнок то ли на птицу похож был, ни то на жабу с клювом. Кажись оно и брехня, но тока деревню ту все жители через пять лет покинули, а дома все пожгли – чтобы другие не селились… — вымолвил старик и потупил взгляд в землю.

— Это ты к чему, Митрич? Проблем, что ли, мало, ещё жути нагоняешь?

— Да к тому, что видал я тот ручей! Вон прямо в той роще, из этого озера он и течёт! Все кругом замерзло, а он бежит себе с журчанием… надо уходить отсюда…

— Хорошо, не переживай. Одну ночь переждем, отогреемся, Левке перевязки сделаем и утром сразу уйдём, – решительно сказал капитан, и старшина не смел ему перечить.

Спали все плохо, несмотря на то, что в землянке было тепло, и за двое суток ходьбы по колено в снегу все смертельно устали. Ночью раненый все время стонал в бреду, звал маму, звал сестру. На улице, невзирая на ясную погоду, задувал сильнейший ветер, и голые берёзы, стоявшие по кромке озера, завывали на нем словно трубы органа. Кое-как под утро, когда раненый утих, люди смогли уснуть. Ветер чуть ослаб, но за окном стояла уже совсем другая погода – шёл сильный снег, видимость составляла не более десятка метров. Снег тяжёлым покрывалом ложился на старый наст, а значит идти будет ещё тяжелее. Первым проснулся Костя, он разжег печь и согрел кипятка в котелке, еду решили экономить, поэтому в основном старались пить кипяток с солью. Руки у парня тряслись, он был явно взволнован. Следом проснулись все остальные.

— Эй, Костя, что с тобой? – спросил Митрич. Парень не отвечал, взгляд его был прикован к котелку с кипятком, который он обхватил двумя руками.

— Рядовой Ивочкин, доложите что произошло? – включился в разговор капитан Шевченко. Командный голос и тон командира вывел парня из транса, он поднял глаза на своих сослуживцев и заговорил :

— Мне это… сон странный приснился или не сон… В общем, пошёл я будто бы ночью до ветру, вышел на улицу. А там светло почти как днём, небо все переливается как елка новогодняя в Москве, я видел давно ещё, с мамой ездили, или как будто северное сияние… и тишина вокруг, даже ветра нет. Слышу только скрип, словно босиком кто по снежной тропинке идёт – смотрю, а из рощи с той стороны и вправду тропинка и люди по ней идут. Точнее не люди, а человечки, маленькие – лица у всех остроносые, волосы светлые, босиком все идут…то ли в саванах, то ли в рубахах длинных. Много их было, я глядел словно заворожённый, уж и забыл зачем вышел. Человечки те на озеро вышли и там большой костёр разожгли, и вокруг него хороводы водили…А искры из костра до самого неба взлетали разноцветные, и от того небо стало переливаться разными цветами и словно закручиваться в спираль. Затянули песню они там, что-то вроде «мгооом-мьями-мьями…мгооом», смешно даже как то по-детски. Тут вдруг вижу у костра Лёвка сидит, улыбается, здоровый, рукой мне машет, дескать «иди к нам». А потом я проснулся… А Левка того, умер...

Только сейчас все обратили внимание, что раненый не издаёт ни звука. Капитан Шевченко проверил дыхание, закрыл покойнику глаза и взял его документы. Хоронить рядового Блокмана не стали – не было инструментов, да и сил, закопали в снегу под деревом, обложив лапником и привязав ленту из портянки на дерево, чтобы легче было найти. Ели молча, по банке тушёнки на человека и кружке кипятка. Радист пытался слушать эфир, но рация только издавала ритмичные щелчки. Всё собрались в путь, как вдруг из наушников радиостанции раздался истошный вопль, который в принципе они не могли воспроизвести. У всех на мгновение заложило уши, Шапов даже потерял равновесие, но наушники не снял. Сбитые с толку гибелью товарища и странностями прошедшей ночи так и пошли через буран, их осталось четверо. Шли около шести часов строго по компасу, когда поняли, что вышли снова к этому озеру. Митрич перекрестился, пробурчал какую-то молитву:

— Тьфу! Место бесовское!

— Да ладно, брось ты это, просто блудим тут в этом снегопаде, не видно ж ни зги! Давай так – переночуем сегодня ещё раз, глядишь, завтра погода уладится и снова нормально пойдём. Хватит тут мистики этой, — возразил Шевченко. Костя Ивочкин просто молчал, видимо, ему было все равно. Шапов же устал от тяжести своей ноши и был готов ночевать хоть прямо тут, в сугробе. Делать было нечего, пришлось остаться на вторую ночь.

В этот раз за хворостом пошли вдвоем – старшина и рядовой Ивочкин. Его нужно было растормошить работой, иначе парень, похоже, уйдёт в себя. Поблизости сухих деревьев, которые можно было сломать без инструмента, уже не осталось, пошли в дальнюю рощу, которую во сне видел Ивочкин. В роще было множество кривых сухих рябин, их стволы причудливо извивались, составляя вместе фантасмагорическую картину. Когда Митрич начал ломать первые стволы, Костя вдруг схватился за голову и проговорил вытаращив глаза: «Разве не слышишь как они кричат?» и из глаз его покатились слезы. Ошарашенный таким поворотом событий старшина позволил парню прийти в себя, и сам заготовил дров. Однако донести их до заимки Ивочкин помог, хотя вид его стал ещё более отрешенным. Капитан в это время топил снег и готовил суп из банки тушёнки да прошлогодних березовых брунек, которые собрали по дороге. Шапов же не отрывался от рации, он прислушивался к треску в эфире и был будто околдован трансом. «Что ты там слушаешь? Не сходи с ума, ну-ка дай-ка сюда» — с этими словами Шевченко снял наушники с радиста и отсоединил батарею от рации: «Побережем до лучших времен, а ты иди помоги с дровами!». Дела закончили к темноте, поужинали. На разговоры никого не тянуло, все думали о своём. Шевченко было хотел разлить флягу спирта, оставленную на крайний случай, но решил, что это может усугубить ситуацию. Все легли спать, радиостанция стояла на том месте, где ещё вчера лежал Лев Блокман. Ночь была ясная, ветер стих и на небо взошла луна.

Посреди ночи Митрич и капитан вскочили от резкого писка в радиостанции и обнаружили, что рядовой Ивочкин пропал. Быстро выйдя на улицу, они увидели силуэт Кости на середине озера, метрах в пятидесяти от них. Стояла морозная светлая ночь, луна освещала площадку озера словно фонарь. Константин стоял на коленях, полностью раздетый, спина выгнута и голова запрокинута к небу. Когда старшина и капитан подбежали к телу, они увидели, что вены у него вскрыты и кровь красными сосульками свисает с его окоченевших рук. Глаз не было, вместо них пустые ямки глазниц с кровавыми подтеками, но то, что поразило их – это улыбка на лице покойника.

Вернувшись в землянку, Шевченко увидел, что радист Шапов снова слушает радиостанцию и теперь качается взад и вперёд, как психически больной. Капитан рывком снял наушники с парня, оттуда шли щелчки и пение: «мгооом-мьями-мьями…мгооом». «Да как же так, я же снял батарею…как так?» – проговорил вслух Шевченко. Радист словно очнулся ото сна, он продолжал молчать, но выполнял все приказания. Утра решили не ждать, вышли сразу, луна позволяла видеть стрелки компаса. К рассвету прошли километров десять. Сделали привал. Поели сухарей. Митрич тихонько, чтобы не слышал Шапо, обратился к капитану:

– Товарищ капитан, там это…жуть какая, никогда ничего подобного не видел… Костя-то бедняга... Но не в этом суть, там возле тела я нашёл это, – и он протянул капитану две маленьких косточки и птичий черепок, связанные между собой жгутом из крапивовых волокон. «И их таких там много, везде валялись и возле дома, а теперь» – и он показали на нижнюю ветку соседней берёзы, с которой свисал точно такой же мини-оберег. Капитану стало неуютно, решено было идти до темноты уже без остановок, до фронта по их прикидкам оставалось не более 20-25 километров, а значит, завтра утром смогут выйти. Их было уже трое.

На ночлег встали на границе торфяника под выворотнем могучей ели, разожгли небольшой костерок, улеглись рядом. Ночью внезапно повалил снег и снова задул ветер, трещали и падали ели в соседнем лесу, спать было невозможно. Сквозь шум и свист ветра Митрич услышал, как встал Шапов, он что-то достал из вещмешка капитана. В одно мгновение он резко скинул с себя тулуп, ножом разрезал себе живот, так что кишечник начал вываливаться наружу. Капитан вскочил, пытаясь усмирить Шапова, но было уже поздно. Радист облил себя спиртом и поджег оглоблей из костра, Шевченко сбивал пламя шинелью, но оно словно заколдованное только сильнее занималось вокруг Шапова, тот прохрипел так громко, что Митрич услышал это сквозь звуки бури: «Гори-гори ясно, чтобы не погасло! Они ждут меня! Они зовут меня к себе!». Несмотря на густой снегопад, небо не было серым, оно было зелено-фиолетовым, словно при северном слиянии и будто закручивалось в спираль… «мгоооом-мгоооом-мгоооом» – ритмично и очень низко раздавалось вокруг. Радист уже был весь объят пламенем, шинель капитана Шевченко сгорела в неравной борьбе, сам он обессилено сидел на снегу, прикрывая глаза рукой от яркого пламени. И довершая всю эту жуткую картину парень начал смеяться, сначала обычно, потом все сильнее, и смех его уже перешёл в истерические крики, и кровь начала закипать на вывалившихся внутренностях. Митрич сидел поражённый, раскрыв рот и скованный ужасом. Вдруг он увидел, что капитан тоже стал смеяться… и сам он тоже. Они все смеялись словно находясь в мороке, ему вдруг захотелось раздеться и гореть, гореть в том костре, где погибал Шапов. Митрич увидел, как встал Шевченко, как он потянул распростертые руки к живому факелу, и тут в его голове что-то щёлкнуло: «Никогда! Не так, только не такой смертью…». Резко соскочив, Митрич рывком схватил капитана и поволок в лес. Буря бушевала над ними, и казалось деревья смеялись ей в такт. Но старшина шёл, сначала преодолевая сопротивление капитана, потом тот и сам помогал ему идти. Их осталось двое.

Шли около часа, буря начала стихать, капитан кашлял, весь продрог. В результате всех происшествий он остался без верхней одежды, с обгоревшими руками, путь давался ему с трудом. Ещё через час его кашель не прерывался по несколько минут, а тело трясло от озноба. Привалившись к дереву, он позвал старшину: «Митрич…возьми… возьми письмо, Лёвкино, передай… я не смогу… уже не смогу…они…они зовут, зовут меня…» – в полубреду он передал сложенный листок старшине и отключился. Около часа Митрич нёс капитана на своих плечах, пока не понял, что тот уже мёртв. Он остался один. Ослабевший, полусумасшедший от усталости и пережитого Митрич продолжал двигаться вперёд, он уже не шёл, а только полз на четвереньках: «Донести письмо… передать сестре… донести…выполнить долг»…

P. S. Из донесения в военную комендатуру N… от старшего лейтенанта Дронина В. А.

В 4:55 по местному времени на позиции моего подразделения с юга со стороны лесного массива вышел (выполз) человек. На приказы и команды не реагировал. По личной инициативе прапорщика Панова и рядового Вексарова человек был доставлен в расположение моего подразделения и осмотрен мной и полевым фельдшером. Из найденных в нагрудном кармане гимнастерки документов, удалось установить, что данный человек – старшина Василий Дмитриевич Шестаков 1879 года рождения. Находился в крайней степени истощения, глаза отсутствовали(скорее всего, выклевали вороны, – примечание фельдшера), на теле присутствовали следы пыток и издевательств (выжженные и вырезанные символы непонятного происхождения). При нем было найдено письмо рядового Льва Исаевича Блокмана. Единственное, что говорил Шестаков: «Письмо…передать письмо» и «Они зовут меня… зовут к себе».

Автор: Роман Меньщиков